В 1988 году я закончил Новосибирский университет и переехал в Таллинн — в Эстонии жили мои предки. В Эстонии в то время уже началась «поющая революция», мы были на подъеме национального самосознания в ожидании больших перемен в обществе, которые скоро и случились.
К нам часто приезжали финны. Однажды в Таллинн приехали мои финские друзья, и мы на поезде поехали по Прибалтике. Но, как выяснилось, финским гражданам не было разрешено выезжать за 30 км от Таллинна. Когда мы добрались до Риги, нас остановила милиция, нам на ходу пришлось сочинять какие-то истории, что мои финны — тренеры по гимнастике и мы в официальной поездке.
В июле 1989 года, незадолго до падения Берлинской стены, я снова поехал в Ригу и зашёл к другу, который жил в общежитии Латвийского университета на бульваре Аспазии. Тогда, в совершенно бытовых обстоятельствах, на кухне этого общежития, я познакомился с Карлой. Ей было 27 лет, она была аспирантка-химик из Лейпцига — в общежитии жила группа студентов из Лейпцига, они приехали по обмену. Местных студентов не было, поэтому общение было свободно. Карла говорила по-русски.
Мы познакомились. Эта группа из Риги должна была дальше ехать в Таллинн, и я предложил ей встретиться в Таллине, где мы и увиделись дней через пять. Я показывал ей город, окрестности. У неё был фотоаппарат «Практика» — известная восточнонемецкая марка. Она много фотографировала и казалась очень крутой девушкой. У нас завязался роман. Он продолжался всё лето, которое она провела в Таллинне.
Когда мы познакомились в Риге, мне показалось, что мы единомышленники и на одной волне. У нас всё бурлило и казалось, что и у них, восточных немцев, тоже должно всё бурлить. Так что мне было удивительно обнаружить совсем другое, пообщавшись непосредственно с людьми из совсем другого мира, каким был ГДР.
Вся эта группа немецких студентов, и Карла в том числе, сразу опознавались как иностранцы, в первую очередь по одежде. Но все они были как-то внутренне скованны и — совершенно в соответствии с моими стереотипами — суперпедантичны. Они не отходили на шаг ни влево, ни вправо от запланированной программы поездки в Ригу и Таллинн — ну, кроме того, что у нас был роман, что, естественно, не предполагалось.
Карла очень удивилась тому, что мы все смотрим финское телевидение. Я её спросил, смотрит ли она телевидение ФРГ, которое у них можно поймать. Она ответила, что такая возможность есть, но они его не смотрят. Она не была в этом смысле воинственной коммунисткой или убежденной сторонницей СЕПГ. Она просто соблюдала правила. Про одно сказали «можно», про другое — «нельзя», вот в рамках такого очерченного пространства она и живет. Я её спросил, не хочет ли она уехать на Запад. Нет, сказала она, зачем на Запад? У нас строится социализм, все у нас хорошо. Это звучало как бы по-мещански или по-бюргерски спокойно. Не то, что «наше дело правое, мы победим», а «у нас спокойно, мы делаем то, что нам можно, и нам хорошо».
Но мне казалось, что мы должны быть на одной волне, и я произносил мотивационные спичи в жанре «мы ждём перемен». А Карла продолжала отвечать: «У нас всё хорошо. Мы можем поехать в Советский Союз или на море в Болгарию». У меня возник диссонанс. Это было удивительно.
И это был не единственный повод для удивления. Потому что несмотря на всю свою внутреннюю строгость и сдержанность, во всём, что касалось ее отношения к своему телу, Карла была на полном расслабоне. Абсолютно. Ходила по дому голой, совершенно не стеснялась своего тела. Не брила подмышки, что мне тоже было удивительно. Но это частность, а поскольку я тогда не знал про немецкую Freikörperkultur, то я был невероятно удивлён тем, как можно быть чуть ли не идейным сторонником Социалистической единой партии Германии и спокойно ходить голой.
Интервью: Михаил Калужский
Unerwünschte Wege 2022