Путевка в ГДР
В 1982 году я как победитель социалистического соревнования в рамках Новосибирской консерватории — была такая опция — получил премию, туристическую профсоюзную поездку в ГДР. У этой профсоюзной группы работников культуры был очень пестрый состав. Мы поехали с моей тогдашней супругой из Новосибирска до Бреста на поезде, потом через Польшу и во Франкфурте-на-Одере началась наша поездка по Германии. Естественно, по Восточной Германии: мы ездили в основном по Саксонии, а закончили в Берлине.
Руководителем группы была директор телестудии Новосибирска Алла Ивановна Мамонтова, а я считался вполне законопослушным, потому что в моем зарубежном паспорте уже стояли отметки о выезде в Польшу, Швейцарию и в Западную Германию. Что делало меня лицом совершенно исключительным на общем фоне. Поэтому, когда мы были в Эрфурте, я сколотил маленькую группу из коллег, спросил разрешения Мамонтовой, и мы съездили в Эйзенах, место рождения Иоганна Себастьяна Баха. Я думаю, что иначе никто бы мне это не доверил. Это трудно себе представить в 1982-м году, что ты имел в паспорте отметку, что ты был в Швейцарии или Западной Германии, и не остался.
Когда мы приехали в Эйзенах и дошли до так называемого дома Баха, там стояла куча детей, говоривших на русском языке. Я спросил: «Откуда вы?» Они говорят: «А мы Калужские!» Это была группа детей из Калуги. Хотелось сказать: «И мы тоже».
У нас в группе была девочка из музыкальной школы, педагог. Она ехала в ГДР, потому что в Западной Германии находился ее брат, который учился когда-то на композиторском факультете Новосибирской консерватории. Они были этнические немцы и брат был всегд настроен очень экстремистски и долго мечтал попасть в Германию. Он это сделал своеобразным путем: на пляже, по моему, в Сочи, его подобрала немка из Западной Германии, причем обеспеченная, вышла за него замуж и увезла его в Германию. И вот они должны были встретиться. По мере того, как заканчивалась наша поездка, он мчался в Берлин через пункты пересечения Западной и Восточной Германии. Эта встреча состоялась. Причем, сначала наша группа сидела на ужине за длинным столом, а он со своей женой и детьми за соседним, потому что этой девочке не разрешили покинуть группу и сесть с ним за общий стол. Но, дальше все пошло нормально, мы все вкатились к нему в номер, он угощал нас сигаретами, мы долго болтали. Тогда она вернулась в Новосибирск, а он в свою Западную Германию, но через какое то время она все же уехала. В 90-е годы годы, а может быть, позже.
Среди прочих прелестей нас повезли, конечно, в этот самый Фридрихштадтпалас — очень популярное в СССР место, потому что его регулярно показывали в «Утренней почте». Там был танцевальный коллектив — балет, кабаре. Длинноногие «белокурые бестии», так сказать, выступали во славу социализма. Вот это нам показали живьем. Я помню, что на меня очень сильное впечатление произвела реприза. Они выкопали в какой-то глуши ГДР парня ростом два метра сорок сантиметров и вытащили его на сцену. И дальше все шло в таком традиционном духе: он с трудом делал то, что нормальный человек делает без усилий, и каждое его усилие вызывало смех. Например, конферансье предлагал ему надеть свой пиджак. Это типичная клоунада на несоответствие физических данных, ожидаемых и реальных. Публика умирала со смеху.
Мы были в Веймаре, это место священная именем Гёте. И нам с восторгом рассказывали, что этот домик, где жил Гёте и как он из этого окна сиганул и помчался в Италию. А у меня же недержание природное, и я говорю: «Вы знаете, а я был во Франкфурте-на-Майне и был в доме, в котором родился Гёте». Ну а чего не поделиться таким впечатлением? Но эта женщина замолкает и перестает ко мне подходить, потому что понимает, что я представляю для нее потенциальную опасность. Я был «там», я был в ФРГ — это совершенно нестандартная ситуация. Я хотел поделиться с ней радостью: наш общий Гёте, что во Франкфурте, что в Веймаре. А она никак не реагировала.
Вернер
Незабываемым был подъем на знаменитую телевизионную башню. Мы стояли на смотровой площадке и в тумане выглядывал Западный Берлин — Тиргартен и все, что мы сегодня хорошо знаем.
Особенно сильно действовало то, что с этой смотровой площадки как на ладошке была видна вся Берлинская стена, она шла зигзагом. А рядом стояли какие-то немцы. Я помню, что меня мучила одна вещь: что они думают, глядя на все это дело. Вот если бы, скажем, в Москве так разделили город пополам или в Новосибирске, и вот мы бы смотрели туда, на другую сторону. Ну, это такой вопрос, который остался без ответа.
С местными мы не пересекались, это была такая сегрегация туристического типа. Но на этой вышке мы зацепились за какого-то немца и поговорили с ним. А поскольку к этому времени у меня уже был опыт общения с моим швейцарским другом Тимом Гульдиманном, с которым мы переписывались, он приезжал ко мне и так далее, то я совершенно спокойно и без комплексов разговаривал с иностранцами. Мы обменялись адресами.
А дальше наступает пауза, потому что мои личные обстоятельства середины 1980-х были таковы, что мне не было до зарубежных контактов. Просто не до этого было: если у тебя сложные семейные обстоятельства, то куда его приглашать? Смысла никакого нет. Но во второй половине 80-х годов что-то реанимируется и в 1989-м году этот немец становится гостем моего дома.
Немец из ГДР живет у меня и говорит только по-немецки и по-английски. Вечером, когда я приходил с работы, мне надо было разговаривать с ним по-английски, и это было экстремально. Правда, мне в этом помогал сын, который часто с ним общался — он уже вернулся из армии и учился в университете. Я этот эпизод вспомнил только сегодня, когда узнал о вашем проекте. К сожалению, я не помнил, как его зовут, пока мне не сказала моя дочь — она уступила Вернеру свою комнату и поэтому помнит его лучше. А я не помнил, и сын не помнил, и бывшая жена не помнила. Она только помнит, как в последний день перед отлетом он завтракал: она сделала что-то на ходу, вчерашнюю картошку, например, и он жадно ее поглощал. Я также не помню, чтобы я его куда-то водил. В основном он сидел дома и очень любил смотреть телевизор, по которому тогда показывали Первый Всесоюзный съезд народных депутатов. Это был эксклюзив по тогдашним временам. Его это очень интересовало, забавляло и ему надо было все время объяснять, что там происходит. Как моему отчиму, который смотрел детективные фильмы и все время спрашивал у моей бабушки: «А этот за кого? А это кто?»
А тут еще получается, что в 1989 году у меня образовалось три совершенно великолепных зарубежных поездки. Первая из них была в ФРГ в составе делегации Советского музыкального общества и Союза композиторов. Мы поехали в Северный Рейн-Вестфалия и объездили всю землю целиком. Потом у меня была поездка в Польшу. Мы туда приехали в в тот самый день, когда по всем советским телеканалам шло Лебединое озеро, потому что была страшная железнодорожная катастрофа на Урале, где взорвался какой-то газовый элемент. К тому же, мы приехали в Варшаву в тот день, когда на всеобщих выборах победила «Солидарность». Это значит, что на нас всем было наплевать, денег можно было менять, сколько угодно, всякое наблюдение за нами исключалась. Они вообще не знали, что с нами делать. Была, как в русской сказке, и третья поездка, с детским новосибирским театром, со спектаклем по моему либретто, в Америку. Поэтому тогда мне этот немец из ГДР был, так сказать, не очень интересен.
У меня вообще был бзик — приглашать иностранцев себе, это была моя слабость с детства. Мы жили в Минске и у меня был лучший друг, композитор Сережа Кортес. Его семья оказалась в Минске, потому что они были репатриантами из Аргентины. И мне с ним было интересно, я на всю жизнь запомнил этот не очень качественный русский язык, который бывает у иностранцев, рассказы о жизни. С ними было хорошо. Они для меня были нормальными людьми и у меня не было никаких предубеждений, я с ними всегда шел на контакты.
Позже я был во Франции с камерным оркестром, и мы с коллегой пошли по грибы и встретили там пару немцев, которые, как выяснилось, родились в ГДР. Я ужасно обрадовался, а они очень испугались, что имеют дело с выходцами из Советского Союза — теперь уже из России. И, по сути, отказались с нами общаться, контакта не получилось.
Кураторы из КГБ
Кураторы от КГБ были всегда. У симфонического оркестра это называлось, по моему, «четвертый фаготист». Потому что фаготов должно быть в оркестре максимально три, а четвертый это уже, так сказать, «вне штатного расписания». И в ГДР они были. Что такое ГДР? Это страна «на переднем крае». Мне рассказывал один гэбэшник: «Ты знаешь, я служил там служил, и у восточных немцев есть особенность. Они сидят и слушают западный Берлин по радио или смотрят по телевидению. Если в это время к ним стучат, они никогда сразу не открывают. Говорят: “Айн момент”, в это время переключают канал и потом пускают вас». То есть вся Восточная Германия слушала Западную Германию. Поэтому вопрос информации, которая шла с Запада шла, был очень актуален.
Из Германии я ничего запрещенного не вез, а вот в Швейцарии, например, мы были в советском посольстве в Женеве, и нам вручили книжку «Ленин в Швейцарии». Красная книжка в твердой обложке и на ней Владимир Ильич, с идиотским выражением лица. А я шатался по всяким местам и собирал отпечатанные сведения по поводу разных художников вроде Сальвадора Дали или Клее, английские газеты, в том числе, европейское издание «Нью-Йорк Таймс» и так далее. И все прятал, потому что это, конечно, был криминал. И вот пограничник открывает чемодан, а там Ленин лежит и на него смотрит. Так я провозил через границу нелегальщину.
Интервью: Наталья Конрадова
Unerwünschte Wege 2023