Я родился в Гомеле, тогдашнем СССР, сегодня это Беларусь. Моя мать была гражданкой СССР, а отец — немец, гражданин ГДР. Они познакомились, когда учились в Москве на химиков. Я был их дипломной работой. К тому времени они уже пожили в Борне под Лейпцигом, а когда мама забеременела, она решила рожать у себя на родине, у родственников, потому что в ГДР она была совсем одна. Она села в поезд, сильно беременная, и поехала. Там я и родился. Трудно сказать, хорошая ли это была идея. Я потом приходил посмотреть — это была обычная больница, 60 коек в одной комнате, поэтому роды проходили там же, где лежали больные раком или люди с переломами. 

Я вырос в ГДР с матерью, которая была там совершенно одна. Они с отцом очень любили друг друга и их брак не распался, но она хотела как можно быстрее интегрироваться. А это значит, что я, в отличие от многих других, не рос в русской или советской компании. И родственников из Восточной Германии у нас тоже было не так много, потому что отец родился в Гданьске и во время Второй мировой войны был ребенком-беженцем.

Так что я вырос с двумя языками, но на самом деле, мой родной — немецкий. В детстве я очень хорошо говорил по-русски, гораздо лучше, чем сейчас. Дома нам приходилось говорить по-русски, пока моя мама не выучила немецкий. Но потом мы стали переходить на русский только когда спорили. То есть всякий раз, когда разговор становился эмоциональным.

Школа

Здесь, в ГДР, были большие проблемы с уроками русского языка. Я ходил в класс с расширенной программой по русскому, чтобы научиться читать и писать. Говорил я, конечно, лучше, чем учитель, но при этом, иначе. И та картина, которую транслировали нам учителя, совсем не соответствовала действительности. То же самое было на уроках истории и обществоведения. И у меня часто возникали проблемы, потому что я мог сказать: «Не, всё по-другому. Я знаю, что это не так», после чего всегда начинались споры.

В ГДР учили, что Советский Союз уже строит коммунизм. То есть ГДР строит социализм, а в Советском Союзе социализм уже есть и теперь он строит коммунизм. Так что, если предположить, что человечество постоянно улучшает свою социальную систему (у меня есть сомнения на этот счет), то Советский Союз уже поднялся, так сказать, на ступеньку выше. Но после всего, что я узнал благодаря своим частым, ежегодным визитам в СССР,, я мог сказать: «Нет, это неверное сравнение». Для нормального советского гражданина ГДР была как Эльдорадо — все они с удовольствием переехали бы сюда. Уровень жизни здесь был намного выше, надо сказать. Но учителя не хотели этого слышать. Они всякий раз сводили разговор на нет, после чего меня или моих родителей вызывали в школу. Это было мерзко, но не заставило меня изменить свое мнение.

Потом я пошёл в гимназию, и они предложили мне вступить в Общество немецко-советской дружбы, DSF. Я сказал: «Ребята, я советский гражданин! Я что, должен сам с собой дружить? Какой в этом смысл?». Они: «Хорошо, понятно, а хотя бы в ГСТ не хочешь вступить?». Я ничего не имел против, военная подготовка — неплохая вещь. К тому же, мне понравилось. Перелезание через стену, ползание, бег — отлично. У меня не было проблем со стрельбой, я всегда попадал в цель. Правда, ты должен был стрелять, но тебя не учили, как это делать, поэтому это было похоже на игру в полицейских и грабителей. Но мне и в армию не нужно было идти — я был советским гражданином.

Самоутверждение

Тем не менее, я чувствовал некоторую враждебность. Во-первых, среди некоторых людей все еще был популярен антисемитизм. И были разные стычки, если кто-то говорил что-то плохое о евреях. С другой стороны, у меня были друзья, которые мне здорово помогали. Быть русским было проблематично, потому что слишком много бабушек и дедушек пережили по-настоящему ужасные вещи, изнасилования и так далее. И, конечно, эту обиду они передали своим внукам. При этом, ГДР была оккупированной зоной. То есть русские были врагами, оккупантами. Об этом тоже нельзя забывать.

Ну и наоборот, когда я был в Белоруссии, в Гомеле, мне приходилось доказывать свое право на существование своим сверстникам, потому что я был немцем. А они от мало хорошего слышали от немцев. С ними мне тоже приходилось иметь дело, хотя и там у меня был круг близких друзей.

Гражданство №1

Изначально у меня было два гражданства, ГДР и СССР. Но в 1974 году, если не ошибаюсь, ООН приняла какое-то решение о запрете двойного гражданства. Его никто не соблюдал, кроме ГДР, которая была счастлива, что ее наконец-то взяли в ООН. Поэтому нам пришлось одно из гражданств сдать. Мои родители решили, что я должен отказаться от гражданства ГДР и сохранить советское, потому что мы каждый год ездили в Советский Союз, в Гомель, навещать родственников моей матери. Так что я с детства знал, что такое СССР.

Когда мне было 14 лет, они меня впервые спросили, не хочу ли я поменять гражданство и стать гражданином ГДР. Я ответил, что не хочу, потому что горжусь своим гражданством. Никто ничего не мог на это ответить. Поэтому я получил постоянный вид на жительство — он выглядел как удостоверение личности ГДР, только красного цвета. С видом на жительство мне не нужна была виза. 

Таймаут

Я был вовлечен в театральную сцену Лейпцига, насколько это возможно для человека вне театра. Я знал там всех, видел каждого тысячу раз. И в какой-то момент устал от всей этой истории. Я знал, что буду учиться на актерском в Бабельсберге, это было летом 1988 года. Но прежде, чем начать что-то новое, я хотел сделать перерыв. Поэтому я решил поехать подальше, чтобы не видеть людей, и отправился в Сибирь. Я подумал: «Много природы, мало людей», то, что надо. 

Байкальск

Я сел в поезд — мне как советскому гражданину виза в СССР была не нужна, и транзитная виза в Польшу тоже. Сначала я поехал в Москву к родственникам, а оттуда полетел в Иркутск. У меня был обратный билет, это важно. Я прибыл в Иркутск и решил не  осматривать город. Я увидел железнодорожный вокзал, который был похож на все русские вокзалы, которые я знал. И подумал: «Хочу поехать на Байкал». У меня с собой была карта. Правда, я мало что мог с ней сделать — это сегодня ты можешь получить подробнейшую карту любого уголка мира, а тогда у меня была карта Советского Союза размером примерно 50 на 30 сантиметров. Я знал, что хочу поехать на Байкал и там был поезд, идущий в Байкальск. Я подумал: «Байкальск должен быть на Байкале, поеду туда», взял билет и сел в поезд. Там я познакомился с первыми людьми, парнями моего возраста, которые ехали в том же купе.

Это было пятичасовое путешествие из Иркутска в Байкальск в трясущемся поезде. Мы начали разговаривать. Я со своим гэдээровским рюкзаком чувствовал себя как белая ворона. Рюкзак на каркасе, палатка Fichtelberg и очень длинные волосы, что тоже было не принято. Парни решили, что это круто, и предложили отвезти меня к озеру: «Мы знаем хорошее место, где ты сможешь разбить лагерь». В результате я провел на Байкале почти неделю. На окраине Байкальска, между типичными социалистическими бетонными блоками, совершенно безликими, и старыми деревянными домами. Эту неделю я был не один — там собиралась вся местная молодежь, чтобы посмотреть на щуплого немца и научить меня закалывать рыбу прямо в воде. У меня ничего не получалось, а они отлично умели это делать. 

Мы постоянно пели, играли на гитаре, жгли костер. Поначалу было интересно, потому что мы обменивались своими историями. Но я хотел другого и в какой-то момент сказал: «Ребята, я ухожу в лес, в горы». Для них в самом желании не было ничего необычного, но довольно глупой им показалась идея пойти туда в одиночку. Сейчас мне тоже так кажется, много чего может случиться в тайге, но тогда я этого не знал. Они решили, что я не должен идти один, и решили пойти со мной. Они уже бывали в тайге — кто с дядей, кто с отцом, но в основном это были небольшие походы. А я хотел пойти на неделю и сказал: «В воскресенье иду в лес, кто придет, тот пойдет со мной». И они один за другим стали отказываться: «мне нельзя, родители не разрешают»; «у меня нет времени»; «я уезжаю».

В тайге с Васей

Накануне, в субботу ко мне кто-то подошел и сказал: «Мой дядя слышал о тебе и хочет тебя увидеть». «Зачем?» — «Ну, он сказал, что пока не ушел, может взять тебя с собой». «Куда?» — «Ну, он охотник, собирается в лес». «О, круто!» — «Только сначала он хочет увидеть тебя». Что было правильно. Я собрал палатку и мы отправились в один из новых кварталов, где этот мальчик жил со своей матерью — без отца, но с братом матери. Который, как я узнал позже, почти всю свою жизнь провел в лесу, а когда был в городе, то жил у сестры. Такие тесные русские отношения. Потом мы познакомились. Он хотел узнать мои мотивы. Напротив меня сидел мужчина чуть меньше меня, сухощавый, стройный. Он был невероятно подвижен, источал огромную энергию, у него не было нескольких зубов — ему тогда было 34 года. И он был готов пойти в тот самый день, который я назначил в качестве крайнего срока. Наконец, он решил, что я его устраиваю, и стал изучать мое снаряжение. Увидев его, он громко рассмеялся и начал разбираться с моими вещами: мои походные ботинки — «оставляем!». «Почему? Это хорошие туристические ботинки!» «Они не выживут, через три дня от них ничего не останется. Возьми какие-нибудь дешевые, которые не жалко». И я надел свои любимые волейбольные кроссовки. Они потом полностью износились. Еще мы оставили в городе почти всю одежду, взяв только самое необходимое. А от палатки он был в таком восторге, что мы взяли ее с собой, хотя ни разу ей не воспользовались.

Я спросил: «Почему мы оставляем так много вещей?». Он сказал: «Мы должны взять с собой провиант». Мы собирались пойти в лес всего на полторы недели, но в итоге пробыли там больше трех недель и еды нам не хватило. Так или иначе, мы взяли с собой  провиант: много сахара. В то время сахар был нормирован, поэтому мы брали конфеты и все, что было сладким. 

Мы ехали на автобусе несколько часов и пошли пешком. Всю жизнь я много занимался спортом и думал, что нахожусь в отличной форме. Но тут я обнаружил, что просто не могу угнаться за этим человеком. Это была непривычная для меня нагрузка: тяжелый рюкзак на плечах, а кроме того, я не умел ходить без тропы. Мы отправились к Хамар-Дабану,  невысокому горному хребту возле озера Байкал. Хамар-Дабан — это бурятское название. Вася учился у бурятского шамана, то есть умел ставить капканы, находить животных, читать следы и так далее. Тот, кто вырос в таких условиях, никому не позволит указывать, что ему делать. 

Конечно, он когда-то служил в армии. А в советской армии — я знаю это от своего двоюродного брата — телесные наказания были обычным делом. Мой брат служил в стройбате, среди преступников. Он еврей и выжил только благодаря тому, что писал для одного из главных тамошних «дедов» любовные письма. Тот сказал: «Не трогайте его, пусть пишет письма мне домой». А Вася избил двух сержантов, которые хотели его наказать, и был отправлен к белым медведям — в штрафную роту. Дело было на краю Берингова пролива, там, где американцы и Советский Союз постоянно испытывали свои силы. Тренировки, должно быть, были очень жесткими, и много самообороны… А после окончания армии он случайно кого-то убил во время обычной драки. Просто слишком хорошо умел драться. В результате ему пришлось сесть в тюрьму на пять лет. После этого у него не было лицензии на использование оружия и с охотой было покончено. Он стал собирателем. Там в лесах растет сибирский каменный кедр. Его орехи очень полезны для здоровья и используются в лекарствах, но его трудно достать, это очень утомительная работа. Наш план был таков: мы едем на полторы недели, набираем орехов и выходим из леса. И мы приступили к работе.

Первые три дня были настоящим адом. Мне нужно было научиться ходить. Он всегда говорил, что я хожу как слон. Все, что я делал, было слишком медленно. Нормальный перерыв выглядел так: присесть на минутку, попить воды и продолжить. Настоящим перерывом было приготовление чая, но и это длилось не более получаса. Во время одного из таких перерывов он куда-то отошел и вернулся с тряпкой. В ней лежало ружье, двустволка 1931 года. Он показал мне ее и попросил держать рот на замке, когда мы вернемся в деревню.

В тайге с интервалом в один день хода стоят нечто вроде срубов. Для охотников, собирателей, геологов — никто не ездит в тайгу ради развлечения, а для профессионалов горы или лес — это враждебная территория. И они правы, потому что там постоянно убивают людей. Но у Васи не было особого выбора. Он не учился ремеслу. Это было единственное, что он умел делать, и ему приходилось делать это более или менее нелегально. Что касается орехов, тут не было проблем, и именно на них зарабатывались настоящие деньги.

Эти срубы невероятно массивны и ни один медведь не сможет в них забраться. И всегда действует правило, что если у тебя нет еды, ты используешь ту, которая есть в срубе, но должен оставить хотя бы половину. А если у тебя есть еда, ты должен пополнить запасы, даже если ничего не брал. Лекарства — для экстренного использования. Так же и с дровами: ты использовал сухие дрова и должен нарубить столько же свежих, чтобы у других потом был запас дров. То есть ты приходишь на все готовое, рубишь дрова, разводишь огонь, готовишь еду, чинишь вещи. Если где-то была дыра, он сразу же приступал к починке, и я тоже должен был это делать. Иначе через неделю все отвалится. Мокрые вещи нужно было сушить, чтобы не появлялись волдыри или язвы. Гигиена фактически сводилась к чистке зубов. Для него это было важно, хотя у Васи их было не так много. И еще важная вещь: удаление клещей каждый вечер.

Ночью мог идти снег (днем снег шел всегда, термометра у нас не было, но я бы сказал, было ниже 30 градусов). Конечно, ты не разводил большой костер. Но не из-за медведей, которые не приходят на огонь, а из-за людей. Там есть тюрьмы, из которых регулярно кто-то сбегает. И не все они политзаключенные, много просто обычных людей. Васю самого два раза порезали, он показывал мне шрамы. Он сказал: «Они дураки, им нужно было меня убить». Они решили, что поранили его достаточно, оставили его, забрав его вещи. «Через два дня я их нашел» — это все, что он сказал.

Через три дня мы были там, где планировали. Осень надвигалась быстрее, чем мы рассчитывали. Ягоды, которыми питаются животные, уже оставались только внизу, на болотах, а значит, и все животные спустились с гор. Мы поняли, что у нас недостаточно запасов. Мы ничего не могли подстрелить, потому что там просто никого не было. Потом мы нашли горного козла. Мясо нужно было приготовить целиком. Сначала я думал, что это будет романтично, как в фильмах, на вертеле… Но нет, мясо было прагматично сварено. Так оно дольше хранится и в то же время у тебя есть бульон, который дает силы. Потом мы ели какую-то птицу, грибы и даже белок. Три белки — как одна суповая курица. Ну и кроме того, мы питались орехами, которые придают сил, и диким чесноком.

Вася спасал мне жизнь раз, наверное, пять, шесть, семь, восемь или девять. Теперь я знаю, что просто идти вдоль реки не получается, потому что частично она  течет под землей. И знаю, что большинство людей, которые погибают в тайге или попадают в аварии, просто растягивают ногу. Они слабеют, не могут себя прокормить и не могут идти дальше. Однажды я упал в обморок — кружилась голова от голода. Если у тебя слабость, ты не можешь следить за направлением, голова просто не работает и мозг не функционирует нормально. Поэтому большинство людей в горах и лесах умирают вовсе не эффектно.

Потом меня укусила змея. Такое тоже случается. И тогда помогло это лекарство. Вася разогрел нож и разрезал мне палец, чтобы вытащить яд. У меня до сих пор остался шрам. «Вот, выпей это!» Они берут что-то из молодых рогов оленя, что, видимо, помогает кровообращению, и разбавляют. Не в каждом срубе, но в некоторых лежит это лекарство. Мне оно помогло. Я смог добраться до хижины, немного поговорил с ним, потом мне стало плохо. Но на следующий день я снова смог разговаривать, то есть мне понадобился всего лишь еще один день, чтобы прийти в себя. И как только я восстановился, я снова должен был работать, без вопросов.

Мы собирали орехи. Некоторые еще полные шишки лежат на земле. Или ты бьешь по деревьям огромным, тяжелым молотом, а затем собираешь шишки и несешь их в сруб. Там есть ящик, прибитый к дереву. В нем находится своего рода валик, который приводится в действие рукояткой снаружи. Шишки поступают сверху, измельчаются, затем их сушат и сухими просеивают. Так и получают орехи.

Там была гора, Булка, как он ее называл, и с нее открывался прекрасный вид. Бесконечные леса и ни городов, ни дыма. Ощущение полной свободы. В таких случаях он пел песни Высоцкого, и удивлялся, что я не знаю, кто это. Собственно, ради этих моментов я туда и ехал: сидишь наверху, смотришь на природу, рядом с тобой совершенно сумасшедший, прекрасный парень, поющий Высоцкого. Мне это нравилось.

А потом я увидел двух огромных бородатых парней. Они выглядели как близнецы и оказались братьями. Они не сделали мне ничего плохого, просто стояли и спрашивали, кто я такой и что мне надо. Потом пришел Вася, который все это время был рядом с домиком, видимо, чуть позади. Они подумали, что мы грабители, и оказалось, что сами они тоже охотники-собиратели, как и он. И они знакомы с другими такими же, и про Васю тоже слышали. В общем, мы заключили сделку: каждый продолжит сбор на своей территории. Они знали, что в определенный день по дороге приедут военные и возьмут наши заготовки. Они забирали наш груз, что было очень приятно, а взамен получали полный мешок орехов. 

Однажды мы навестили их в их домике, по глупости. И увидели третьего человека — это был вор, который хотел их обокрасть и которого они поймали. Было долгое обсуждение, с косыми взглядами на меня: «Что нам с ним делать?». Братья сказали: «Вообще-то, мы должны его повесить за попытку кражи. Он собирался украсть наши боеприпасы и еду. А них ты труп». Я: «Вы не можете этого делать!». «Вообще-то это правила». В результате они поступили по-старому: сняли с него обувь, сложили руки за спиной и привязали к бревну. Если ему повезет, то он выберется, а если нет, то не выберется. Вася сказал, что веревка на шее была бы лучше, а то он дольше будет умирать. Но понятно, что они не хотели этого делать из-за меня. Должен признаться, это зацепило меня на какое-то время. А потом они забрали наши вещи, и это было здорово. Мы стали выбираться из тайги. Он спрятал винтовку там, где взял, и на этот раз мне можно было присутствовать.

Мы снова шли пешком до деревни, два или три дня. Там сели на автобус и поехали в Байкальск. Но потом он не пустил меня в палатку у озера, сказал: «Ни за что». Это был привет от его сестры, потому что она знала, что у него теперь много денег. Моя доля составила бы 3 000 рублей, что по тем временам было огромной суммой. Он хотел, чтобы я купил фотоаппарат. Я спросил, что он будет делать со своими деньгами, имея в виду, что на них там можно было прожить какое-то время. Он сказал: «Не, я не смогу долго жить тут. Я не могу жить в городах». И действительно, он себя нормально чувствовал только в лесу. «И что ты сделаешь с деньгами?» «Куплю побольше патронов, чтобы вернуться в лес. А остальное мы промотаем». Тогда я сказал: «Хорошо, тогда мы сделаем это и с моей долей тоже». После этого все наши гости, все его друзья, все его знакомые, все те, кому он что-то был должен или кто должен был что-то ему — все они все время веселились и пили. Он любил веселиться. С адской головной болью я сел на поезд до Иркутска, а оттуда поехал в аэропорт. К родственникам в Москву я вернулся с богатым опытом. И Юра, который рос наполовину сиротой, а наполовину уличным мальчишкой, был счастлив, потому что теперь я говорил и матерился, как никогда.

И вот я снова в ГДР. У нас были «автостопщики» — такие замшевые ботинки. Вася носил другую обувь для охоты, которую он делал сам, но я подумал, что автостопщики были бы идеальной обувью для него; очень тонкая подошва, эта штука обнимает ногу и ты не можешь причинить себе вреда во время ходьбы. Я отправил ему посылку, но ответа так и не последовало. Не знаю, дошла ли она вообще. Я вообще не знаю, что случилось с этим человеком. Он сказал: «Когда-нибудь это со мной случится. Это уж точно».

Гражданство №2

Кажется, это был 1990 год. Мы были целую неделю в Париже , вся семинарская группа. Ездили туда на автобусе. Мы ходили в театр, и это было здорово. По идее, мне нельзя было ехать, потому что мне нужна была виза. Но всё прошло неожиданно хорошо. Тем временем, в полиции для иностранцев произошли какие-то изменения, а я тогда жил в Потсдаме. По крайней мере, там появились новые лица. «Почему у тебя нет немецкого гражданства?». Я коротко объяснил. Тогда они сказали: «Это все прекрасно, но ты родился в 1967 году, твой отец немец, поэтому для нас ты немец. Подпиши эту бумагу». Через месяц у меня было немецкое удостоверение личности. А советское гражданство их вообще не интересовало. И вот я с немецким паспортом впервые увидел мир, но забыл продлить свой советский паспорт, потому что не пользовался им. И когда я снова захотел поехать в Москву, я пришел в российское посольство и они очень удивились. «Да как такое может быть, что срок действия истек? Как такое может случиться?!». Парень, видимо, неудачно позавтракал. «Я просто пользовался немецкими документами за границей». «У тебя есть еще и немецкое гражданство?! Тогда тебе больше ничего не нужно». Когда они узнали, что я родился в Гомеле, русский мне сказал: «Очень жаль, вот если бы ты родился в Москве или Петербурге, я бы тебе выдал российский паспорт». Он получил ядовитый взгляд от своего белорусского коллеги по соседству. Ему было абсолютно все равно. Но факт остается фактом: у меня теперь только немецкое гражданство.

Интервью: Ута Герлант

Unerwünschte Wege 2023