Моего деда и много других родственников убили в Аушвице, отец был освобожден от насильственных работ в Праге, семья моей матери выжила благодаря Советской армии и считала 8 мая 1945 года днем освобождения. Поэтому Красная Армия и Советский Союз в моей семье всегда воспринимались положительно — не как оккупанты, а как освободители.
Я родилась в Карлсхорсте в 1950 году, это часть юго-восточного Берлина, который иногда называют “восточным Целендорфом”. Там было много маленьких домов на одну семью, а большую частью Карлсхорста после войны заняла Советская Армия. То есть, ее обнесли высоким, покрашенным в зеленый забором и для местных жителей эта закрытая зона была табу, туда ходить было нельзя. Там жило советское военное управление, а также КГБ, как мы теперь знаем. Тогда я, конечно, ничего этого не знала, я только видела постоянное присутствие “русских”, как обычно в ГДР называли всех, кто служил в советской армии.
Мы жили как раз на границе этой зоны по другую, «немецкую» сторону этого забора. В конце 1950-х или начале 1960-х, я точно не помню, эту зону снова открыли для всех и можно было пройти внутрь. А позже забор и вовсе снесли. Правда, большинство моих друзей не хотели туда ходить, им казалось, что это зловещее место, возможно, потому что они, в отличие от меня, воспринимали советских военных как оккупантов.
Поэтому я отправилась на исследование одна. Признаться, с бьющимся сердцем, потому что это было что-то вроде поездки за границу, только в собственном квартале, где были люди, похожие на иностранцев, которые говорили на другом языке, у которых было другое поведение, другая одежда и другие прически. Они были чужими и загадочными для меня, но в то же время притягательными.
Мне всегда было очень интересно знакомиться с другими культурами, поэтому я набралась смелости и побродила по советским магазинам, которые в немецком просторечии так и назывались, «magazin». Насколько я помню, они часто находились в подвалах домов и нужно было спускаться по лестнице, что тоже было необычно, но в то же время волнительно.
Это было время, когда в ГДР был дефицит разных продуктов, а советские магазины снабжались гораздо лучше. Например, у них были сливки и сметана, которую из больших бидонов половниками наливали покупателям продавщицы с аляповатым макияжем и в белых чепчиках. Я помню магазин хозяйственных товаров, который меня очень заинтересовал — там продавались канцелярские товары и парфюмерия, например, духи «Красная Москва». Сладковатый, довольно пронзительный запах был очень узнаваемым, он обволакивал советских женщин, когда они выходили на улицу.
Все это было не такое, как у нас: наши очень практичные, но скучные. Или вот косметика — например, русское мыло или духи «Красная Москва», этот аромат. До сих пор помню, как я заходила туда с бьющимся сердцем, потому что я тогда еще не говорила по-русски, и я была одна, так как мои подруги не хотели идти со мной — им все это не нравилось, а мои интерес казался им странным.
А еще тетради и конверты, которые сильно отличались от тех тетрадей и конвертов, которые я знала. На конвертах, например, были изображения городов, или портреты известных личностей — писателей и политиков, или цветы, или животные, или праздничные рисунки с поздравлениями. И были напечатаны строки «куда» и «кому», в которые можно было вписать адрес. Эти конверты мне очень нравились. И тетради тоже выглядели не так, как наши, практичные и скучные. На обратной стороне были напечатаны сказки или фантастические рисунки, очень привлекательные для детей. Я очень хорошо помню эти экскурсии в советские магазины. Я рассматривала все это с бьющимся сердцем, а иногда даже что-то покупала.
Карлсхорст был базой для русских военных, там было множество казарм и военных полигонов, на улицах было много советских военных, марширующих солдат, а также длинные колонны танков, которые совершали маневры прямо в нашем районе. Я часто просыпалась утром в районе четырех часов от шума и грохота танковых гусениц. Выхлопные газы проникали в дом через щели в окнах, это было странное зрелище. И когда я утром шла в школу, наша улица всякий раз оказывалась еще более разбитой… Танковый полигон находился недалеко от нашего дома, может быть, в четверти часа езды, и, как ни странно, он не был огорожен забором и там не было ни охраны, ни контроля. Меня магически туда тянуло, и туда мне тоже приходилось идти одной, потому что никто из моих друзей не хотел меня сопровождать. Иногда со мной ходила наша домработница, но и ее мне приходилось уговаривать… Когда мне было тринадцать или четырнадцать лет, я смотрела, как танки маневрируют в этой грязи, как их ремонтируют и тому подобное. Я даже подружилась с танкистами — до сих пор удивляюсь своей смелости, своему интересу, а также доверию моих родителей. Я пробовала свой школьный русский язык и, как могла, общалась с солдатами. Один из них, до сих пор помню, был родом из Барнаула, в пяти тысячах километров от Берлина. Это произвело на меня большое впечатление.
Был еще один любопытный момент, который запомнился своей странностью. Рядом с танковым полигоном был свинарник. Скорее всего, свиней держали для кухни и присматривать за ними было поручено одному из солдат. С ним я тоже разговаривала, но уже не помню, о чем именно.
Миша
Позже, подростком, в возрасте шестнадцати или семнадцати лет, я гуляла по благоухающим сиренью и жасмином улицам Карлсхорста с молодыми людьми, читающими стихи Пушкина — сыновьями советских офицеров. Это было романтично и мне это нравилось, потому что чтение стихов было для нас чем-то совершенно необычным. Весной, когда цветет сирень, я часто вспоминаю те прекрасные прогулки. Но самым ярким событием недели для меня была среда: это был день кино в советском Доме офицеров. Очевидно, никто из немецкого населения не посещал эти мероприятия, хотя, скорее всего, это не было запрещено. Так что туда я тоже решилась пойти, и снова с бьющимся сердцем…
В полупустом зале я смотрела художественные фильмы на русском языке, хотя почти ничего не понимала. Меня завораживал еще киножурнал перед сеансом — обычно это был какой-нибудь документальный фильм о бескрайних просторах Сибири, о редких видах животных или других интересных вещах из мира природы или науки. Мне нравились не столько кадры или слова — я понимала русский лишь отчасти — сколько настроение, звук, глубокий, иногда даже патетический голос диктора. Это было чудесно. Это был другой, чужой мир. Я иногда пытаюсь понять, что же меня так завораживало. Возможно, это была — и остается — большая эмоциональность, которая больше соответствует моей натуре, чем более материальный, более сдержанный немецкий образ жизни… К сожалению, туда мне тоже приходилось ходить одной, потому что моим школьным друзьям эти походы казались слишком странными.
На одном из таких киносеансов по средам, мне было 16 или 17 лет, я познакомилась с русским солдатом Мишей из Москвы. Солдатам не разрешалось иметь никаких личных, частных контактов с немецким населением — существовал «запрет на братание». Им можно было общаться только на формальных, организованных государством встречах за печеньем и чаем, которые иногда проходили. Но вряд ли они когда-нибудь приводили к сближению или настоящему разговору — это было нежелательно.
Миша был унтер-офицером, если я правильно помню, поэтому у него было немного больше свободы, чем у обычных солдат, но ему тоже не разрешалось вступать в контакт с немцами. Тем не менее, мы познакомились в кино. Мне было очень интересно, но бедный Миша, конечно, все понял неправильно — он влюбился. Предложил встретиться и я согласилась, потому что мне было интересно поговорить по-русски. И в целом он показался мне симпатичным, хотя я и не была в него влюблена. Мы погуляли, договорились встретиться еще, и снова гуляли, а когда однажды пошел дождь, мы укрылись в подъезде моего дома.
Разумеется, было не очень удобно, поэтому я пригласила его зайти — я не знала, что ему нельзя. Как мы все знаем, любовь преодолевает препятствия, поэтому Миша пренебрег запретом и зашел. Он был очень сдержанным, совсем не настырным — сидел на краешке стула. В доме в это время была наша домработница.
Но потом влюбленный Миша стал приходить все чаще и чаще, что меня начало немного раздражать. В какой-то момент он сделал мне предложение. Конечно, я старалась держаться вежливо, но мне пришлось дать ему понять, что это не в моих интересах. Хуже всего было то, что он решил подарить мне золотые часы. Отказаться от них было нелегко, это была очень неприятная ситуация для меня и очень грустная — для Миши, потому что на этом наша дружба закончилась.
Вера Бишицки в Грузии (1968); на третьем курсе университета, в год, когда ее не допустили до поездки в СССР (1971); на курсах повышения квалификации в Ростове-на-Дону (1980). Фото из личного архива В. Бишицки
Постскриптум 2023 года
С тех пор, как путинский режим развязал хладнокровную, безжалостную, жестокую и агрессивную войну в Украине — войну, полную зверства, разрушений и страданий, лжи, цинизма и фальсификации истории — последние мои сомнения рассыпались в прах.
Сколько себя помню, я работала над тем, чтобы «святая русская литература» была услышана, как с энтузиазмом выразился Томас Манн в «Тонио Крёгере». Я старалась способствовать взаимопониманию с Советским Союзом и его государствами-преемниками, особенно с Россией, и помочь пролить свет на многие вещи, которые кажутся загадочными в сегодняшней России.
Есть очень известное стихотворение Евгения Евтушенко, ставшее популярным в основном благодаря песне: «Хотят ли русские войны». В детстве и юности я считала содержание этого стихотворения неопровержимой истиной. Тогда я часто ходила с отцом к советскому мемориалу в Трептов-парке, большому военному кладбищу, где похоронено более семи тысяч советских солдат — русских, украинцев, белорусов, казахов, узбеков и представителей многих других национальностей, которые сражались в Красной Армии и освобождали моих родителей от лагерного заключения и принудительного труда. Они погибли, чтобы моя мать, мой отец — а значит, и я — могли жить… Я никогда этого не забуду.
А сегодня? Сегодня Президент России приравнивает вторжение своей армии в Украину, безжалостное разрушение городов и сел и убийство мирного населения к борьбе Советского Союза против нацистской Германии. То есть беззастенчиво использует погибших в 1940-е годы красноармейцев для оправдания своей жестокой агрессивной войны. С помощью дезинформации, пропаганды и лжи оскверняется их память. И антивоенное стихотворение Евтушенко 1961 года.
Хотят ли русские войны?
Спросите вы у тишины
над ширью пашен и полей
и у берез и тополей.
Спросите вы у тех солдат,
что под березами лежат,
и пусть вам скажут их сыны,
хотят ли русские войны.
[…]
Да, мы умеем воевать,
но не хотим, чтобы опять
солдаты падали в бою
на землю грустную свою.
Спросите вы у матерей,
спросите у жены моей,
и вы тогда понять должны,
хотят ли русские войны.
«Не хотим, чтобы опять»… Сегодня я чувствую себя так, словно у меня из-под ног выдернули почву, а дело всей моей жизни разбилось вдребезги.
Интервью: Наталья Конрадова
Unerwünschte Wege 2023