Мои родители разошлись очень рано, мы жили с мамой и сестрой и у нас было женское домохозяйство. Честно говоря, я лет до 30 не знала, кто мой отец, потому что его никогда не было рядом и с ним было невозможно общаться. В моем воображении он был музыкантом, художником. Однажды он действительно сыграл на саксофоне, и только гораздо позже я узнала, что он был плотником, работал на деревообрабатывающей фабрике где-то в Ораниенбурге и не занимался музыкой. Мама купила мне гитару и я рано пошла в музыкальную школу: музыка была своего рода тайной связью с моим отцом. 

В средней школе у меня была замечательная учительница русского языка. Я помню, что она была очень хорошая — очень строгая, но никогда не эмоциональная. Она давала много контрольных и тебе действительно приходилось учиться, но если возникали проблемы, она становилась очень мягкой. Замечательная женщина, мне нравилось смотреть на нее и слушать. Например, у меня была учительница физики, которая говорила таким неприятным тоном, что я ничего не усваивала. Ее голос был для меня невыносимым. К вопросу о роли музыки в жизни. 

ГДР и Запад 

Конечно, официальные установки формировались под влиянием правительства ГДР. Но кроме того, еще был актуальным послевоенный опыт, и обида тоже была обычным делом: русские воспринимались как оккупанты. Моя семья не была лояльна к официальной линии. Мы были более ориентированы на Запад — слушали РИАС Rundfunk im amerikanischen Sektor — подразделение Информационного агентства США в 1946-1991, занималось теле- и радиовещанием в Западном Берлине. (RIAS) и впитывали информацию через западно-германское телевидение. В школе, однако, у нас были уроки гражданского права и мы изучали политический немецкий язык, по крайней мере, мы его сдавали. В этом отношении мы были типичным продуктом этой полярности. Моя мать очень открыто говорила с нами об этом. 

Все мои родственники по женской линии были полностью на Западе, так что мы получали западные посылки и время от времени они приезжали к нам в гости. Мы сами ездить к ним не могли, только моя мама пару раз ездила, поскольку на Западе жила ее мама. Они жили в Веддинге, и я помню историю с кладбищем. Уже не помню, кого там хоронили, но помню, что семья договорилась встретиться там в определенное время, чтобы помахать друг другу: они были по одну сторону Стены, мы по другую, а между нами — кладбище. Это был настолько странный опыт, что он оставил у меня глубокое впечатление. 

Конечно, мы слышали много плохих историй о русских и о трагедиях, которые они с собой принесли. Однако это не имело никакого отношения к мои последующим отношениям с русскими друзьями. Потому что нет никакой коллективной ответственности, иначе невозможно было бы жить. Это важно, разбираться с собственным семейным происхождением и историей, но личные отношения зависят только от непосредственного контакта, от того, какие у человека установки. И всегда есть химия. 

Практичный выбор профессии 

В восьмом классе мы уже должны были определиться с профессией, то есть знать, чем хотим заниматься в дальнейшем. Это был настоящий стресс, потому что я, как и многие другие, не знала. Я могла бы учиться в консерватории, где была на прослушивании, но в мой год был слишком маленький набор. И что теперь? Тогда я подумала: «Я же хочу летать! Улететь далеко. Хочу увидеть мир» — и придумала себе профессию стюардессы. Мы с мамой поехали в Шенефельд на собеседование, были все шансы его пройти, но в конце мама спросила: «А если у нас родственники на Западе, то есть ли какие-то особые требования?» Нам ответили, что в этом случае работать можно только на внутренних рейсах, то есть в пределах ГДР. И только при условии, что я напишу отказ от общения со своими родственниками, живущими в ФРГ. Об этом не могло быть и речи. Вообще. Потом в поезде мы смеялись, представляя, как я буду летать туда-сюда между Лейпцигом и Ростоком, хотя на самом деле, я хотела увидеть мир.

Если человек делает абитур, то он может поступать в университет и в восьмом классе ему не нужно решать, кем быть — это учеба до двенадцатого класса, на два года дольше. Но в моем классе были, как я их называла, ботаники, с которыми я совершенно не хотела оставаться в одной школе. Моя классная руководительница объяснила, что если я не хочу идти в эту школу, то могу получить профессиональное образование с абитуром. И мама этого хотела — послевоенное поколение должно было думать практично: хорошо, когда женщина работает и одновременно делает абитур. Наверное, именно так у меня появилась идея отправиться на стройку. Я пошла на собеседование в Gerüstbau Mitte, но когда меня спросили, есть ли у меня боязнь высоты, я сразу призналась, что есть. Так я осталась ни с чем. Тут мне пришла в голову идея открыть свой собственный ресторан. Я подумала, что тогда мне не придется выбирать одну работу — в своем ресторане я могла бы давать концерты — играть на гитаре, петь, разговаривать с людьми. Проводить чтения. Расписать стены по своему вкусу — рисовать я тоже люблю. Работать официанткой. Ну и зарабатывать деньги. Я решила, что это идеальный вариант, и подала заявление о приеме на работу в отель Hotel Stadt Berlin и меня туда приняли. Это можно было сочетать с учебой.  

Актерское мастерство

Параллельная история — о том, что в ГДР нам не рассказывали о том, что существуют профессии в сфере искусства. Но отец одного из учеников в параллельном классе был художником-графиком и предложил рассказать об этом всем ученикам. Моя учительница всегда знала, что я играю на гитаре и хочу заниматься музыкой, и она передала мне информационный листок с описанием трех предметов: изобразительного искусства, музыки и драмы. Я подумала, что на изобразительное искусство меня на хватит, а в музыкальную школу я и так ходила и не хотела зарабатывать на музыке. Оставалось актерское мастерство. Я об этом совсем ничего не знала, но получила приглашение из Бабельсберга на экзамен и прослушивание. И меня взяли.

В Восточной Германии группы были очень маленькие, потому что каждый выпускник должен был найти работу. Там не было переизбытка и не было безработицы — в смысле, не было перепроизводства актеров. ГДР была маленькой, все рабочие места были подсчитаны, поэтому нас, актеров, было всего девять человек. И когда мы во время учебы снимали фильмы, мы часто сами брались за сюжеты и сами их делали. Это было замечательно: мы были студентами всех факультетов — киноведения, продюсерского, операторского, режиссерского, актерского — то есть всех, кто нужен для создания фильма. Поэтому у нас были очень разнообразные контакты. Это была не просто компания актеров! У нас была огромная «сковородка», как мы ее называли — студенческий клуб, где мы регулярно сидели и разговаривали, пили и курили, или не пили, но в любом случае постоянно что-то крутили и обменивались идеями. Оттуда пришло много контактов и проектов. Мы всегда снимали короткометражные фильмы, сами играли в них и всегда смотрели на то, что получалось друг у друга. 

Мой друг Андре Хеннике учился на моем курсе в университете и мы в наших фильмах всегда играли пару. Для сюжета достаточно одного мужчины и одной женщины, а кроме того, у нас был режиссер Андреас Хёнтш, Тони Лёзер был оператором, а Кристиан Штиер занимался производством. Так что мы были практически кинокомпанией. И это была команда мечты, мы делали замечательные вещи, многое пробовали. Иногда получали выговоры, потому что нам, актерам, не разрешали снимать фильмы слишком рано, чтобы не поощрять манерничанья.

Марина

Потом наступил следующий учебный год, а в киношколу принимали только раз в два года, и в новом наборе был Дрор Захави. Он снимал фильм, в котором я тоже играла, часть в Бабельсберге, а часть в Москве. И когда Захави поехал в Москву по университетскому обмену, ему дали переводчиков. Переводчиками, конечно, были студенты, которые хорошо знали немецкий. И среди них была Марина. Меня в Москве не было, но потом они приехали в Бабельсберг на студенческий кинофестиваль, и мы познакомились в нашей «сковородке». 

Я это хорошо помню, до сих пор вижу этот яркий образ — очень веселая, эмоциональная, буйная женщина, каких я не знала. У нас с самого начала были очень теплые отношения, хотя я совершенно не помню, как мы общались тогда. Наверное, мы писали друг другу письма и созванивались, но вообще-то я не помню. В любом случае, мы ездили друг к другу, но она чаще, чем я, потому что у нее были немецкие друзья и она очень любит Берлин. Во времена ГДР я тоже была в Москве у Марины, познакомилась с ее семьей. Она сделала мне приглашение и я приехала. 

Мы никогда не прерывали связь и многому от нее научилась. Однажды, когда у меня была назначена встреча на Арбате с отцом друга, который работал в посольстве в Москве. Марина настояла на том, чтобы сопровождать меня туда. Потому что там небезопасно для женщин, как она сказала. Марина вообще не хотела мне показывать мне это место, потому что там было грязно. И тогда я поняла, насколько мы разные. Мне интересно все, а она выбирает, потому что есть места, которые тебе видеть необязательно. И это было нечто новое для меня. Мне вообще всегда нравилось ее отношение к разным вещам, потому что она умеет ставить границы и отказывать. При этом, между нами всегда было некое седьмое чувство, которое нас связывало. Я была гораздо более скупой на слова и скупо выражала свои чувства, но многому научилась у Марины. В частности, тому, что можно назвать «эмоциональным авансом», который люди дают друг другу. Позже я обнаружила это в фильме «Годар о Годаре», где он описывал любовь как «обещание, которое я даю и должен сдержать». Я многому научилась за те годы.

Интервью: Наталья Конрадова

Интервью с Мариной Цурцумия можно прочитать здесь.

Unerwünschte Wege 2023