Свердловск — это Средний Урал, цитадель коммунизма и социализма. В какой-то момент в школе началась политэкономия, история КПСС и Второй мировой. Я не могла это учить. У меня даже сейчас мурашки идут, когда вспоминаю. Почему я не хотела, я тогда не знала, но через несколько лет, когда началась свобода слова и вскрыли архивы, я поняла, что это была ложь. В 1987-1988 я уже начала читать Булгакова и другую литературу в списках. Я дружила с ребятами постарше и начала попадать в такие компании, где люди задумывались, что у нас происходит. А еще у нас в Свердловске был один из лучших рок-клубов и я влюбилась в рок-музыку, потому что это была свобода.
Я училась в обычной средней школе. Я была комсоргом класса, активисткой школы — выступала на всех новогодних театрализованных представлениях, была ведущей актрисой театрального коллектива школы и, понятно, любимицей директора. Во времена Советского Союза в школах были клубы интернациональной дружбы. Я не учила немецкий, но учительница немецкого языка как-то раз спросила: «Хочешь переписываться с девочкой из Германии? Правда, она только на немецком пишет». Я говорю: «Ну ладно, будем переписываться». Мне было интересно познакомиться с человеком из другой страны. Учительница дала мне адрес. Я писала на русском, а она мне — на немецком, и мне то мама переводила, то я к этой учительнице ходила. Мне нравилось, как ее зовут: Анна-Катрин Дадемаш. Она была меня немножко старше, из города Бад Зульца. Мы с ней очень долго переписывались, года три точно.
Рассказывали друг другу про жизнь, про школы, про путешествия. Она мне часто присылала фотографии с моря, открытки с морским пейзажем, там лодочка, яхта, и писала часто, что они ездили на море. А я думала, какое там в Германии море? Наше Черное море — это я понимаю, теплое море, а там что? Было представление, что она прямо уже чуть ли не в Норвегии, где море холодное. Но в этом году мои знакомые были там в самую жару, говорят, нормально, можно купаться. Ну для меня, конечно, это все равно Северное море.
Анна Катрин мне прислала фотографии своей семьи, братьев и сестер. Мы высылали друг другу посылки. Она мне присылала в каждом письме наклейки немецкие, переводные картинки — это же было так модно! Куча открыток до сих пор лежит у меня дома. Иногда присылала мне посылками жвачки и конфеты. Помню, на Рождество она прислала мне немецкую куклу, настоящую, мягкую. В Советском Союзе все куклы были пластмассовые, а эта была красавица, в коробке и с одеждой. Вообще я не любила куклы и я просто оставила как сувенир. Несколько лет назад мама подарила эту куклу одной бедной семье в Екатеринбурге. Мне даже приятно было, а то она стояла больше 30 лет у нас дома. Я тоже однажды выслала, помню, куклу, где-то мы с мамой ее нашли. Ну что у нас тогда было? Господи, бедный Урал, это вообще был беднейшей край. Если Москва, Ленинград и другие города были более обеспеченные, то у нас все было по карточкам. Тогда уже Ельцин у нас начинал и в месяц на человека выдавали карточку на 200 грамм масла. И мне было стыдно, но что-то послать надо, и я купила куклу и какие-то конфеты, по блату достали.
Под конец нашей переписки письма приходили разорванные, а в какой то момент мои письма стали возвращаться. У меня было такое чувство, что что-то произошло и нам не разрешили переписываться. Это был 1984 или 1985 год.
Екатеринбург — Киев
Я закончила школу в 1988-м и сразу пошла поступать в театральный институт. Не поступила, подумала, ладно, на будущий год пойду снова поступать. Тем временем мы с девчонками пошли готовиться в пединститут и в итоге я туда поступила — поступать в театральный уже не было сил. Я поступила на учителя русского и литературы, но после института работала не по специальности, а делопроизводителем в большом коллективе, в управлении Свердловской железной дороги. Это огромная империя, я попала туда, чтобы одновременно учиться и работать. Мы с мамой жили вдвоем и я не могла себе позволить очное обучение.
В 1994 я закончила университет, а в 1995 попала в волонтерскую организацию “Федерация женщин за мир во всем мире”. Мне стало интересно. Меня подруга туда пригласила — она видела, что я активная и что мне надо где-то еще себя приспособить. Я нашла себя там. У меня было несколько своих проектов в домах престарелых, два или три дома, которые я курировала. Мы проводили концерты, дни рождения, общались с бабушками и дедушками. Конечно, мы насмотрелись — там люди лежали с инвалидностью. Мы оказывали помощь детям с инвалидностью, с ДЦП, с аутизмом, работали с детьми и с их семьями. Но мне нужно было это знать, чтобы понять жизнь на самом деле.
Так как организация международная, мы ездили на разные сборы и фестивали. И вот в Харькове был фестиваль волонтеров в 1997 году и там я познакомилась со своим супругом. Он тогда уже жил в Киеве, закончил медицинский. Он родом из Крыма, его родители в 1970-е переехали туда из Сибири. До начала 2000-х он приезжал ко мне в Екатеринбург, я приезжала в Киев, а летом его родители приглашали меня в Крым. С 1998 года я каждое лето ездила к ним в гости как будущая невестка. Из Екатеринбурга, трое суток на поезде. Но я была работником железной дороги и у меня был бесплатный проезд. Осенью 2001-го я окончательно собрала манатки, уволилась и переехала в Киев.
Киев — Ютербог
Мы с супругом не учили немецкий, а вот у моей мамы была прекрасная учительница Эмилия Александровна Достовалова. Она приехала из Германии с каким то офицером — он был на войне и привез оттуда жену, настоящую немку, к нам в Екатеринбург. Представьте, она работала в советской школе сразу после войны. Тогда все учили немецкий, надо же было «знать врага в лицо». И мама очень хорошо знала язык, так что даже Эмилия Александровна настаивала, чтобы она поехала поступать в МГИМО. Она видела у нее большой потенциал: за четыре года мама выучила немецкий и до сих пор его помнит, а ей сейчас 75 лет.
В Киеве рядом с нами находились английская школа и русская — одна из немногих тогда оставшихся в Украине. Немецкая была дальше. Не знаю, как так получилось, но мы решили отдать детей в немецкую. И они с первого класса учили немецкий, с пятого — английский, а еще, естественно, украинский, и дома с мамой и папой говорили по-русски. Года за два до окончания школы мы подумывали, куда дальше пойти учиться старшему сыну. Мониторили, в каком университете есть обмен студентами, чтобы можно было поехать на год в Германию. Он выбрал факультет IT в киевский Политех. И кто бы мог подумать… Когда началась война, завуч школы переехала в Германию и пригласила сюда всех, кто хочет, обещала найти семью на первое время. Мы жили у друзей под Киевом, я молилась и думала, что мне делать. И тут четко поняла, что мне пришел ответ: надо ехать в Германию.
На польской границе мы стояли целый день в колонне с беженцами, нам подгоняли какие-то автобусы, везли ближе к границе, и там уже пропускали в Польшу. С одиннадцати часов дня до семи вечера мы проходили границу. Это было начало марта, холодно еще. Я приехала с несколькими подругами с семьями и среди них одна беременная с маленьким ребенком. Я увидела, что какой-то автобус подъехал и там спрашивают, кто хочет ехать, и я их впихнула в этот автобус. А мы дальше стояли. Два месяца до родов, стоять с нами ей было трудно.
«Эти люди защищают мою семью»
Когда мы переписывались с Анной-Катрин, у меня даже в голове не было, что это возможно — поехать за границу. Ну, может, только в каких-то мечтах о путешествиях. Я, конечно, знала про страну. Я знала, что здесь было много советских военных — у нас в городе были люди, которые вернулись из ГДР. Привозили тогда кучу всего, сервиз «Мадонна» — это была реликвия, семейный раритет, и я помню, как все за ней гонялись. Мне несколько тарелок подарили здесь уже, в Германии, потому что для местных это не великая ценность.
Когда мы приехали в Германию и пошли устраиваться в школу с младшим ребенком, туда пришла женщина, чтобы перевести для нас с русского на немецкий. Они с мужем этнические немцы, которые были репрессированы во времена Сталина, были сосланы в Сибирь, из Сибири поехали в Киргизию, а оттуда в 90-е годы переехали в Германию. Так мы познакомились с Лидией и ее мужем Александром. И когда мы вышли из школы и начали обсуждать политическую ситуацию, оказалось, что они за Украину! Хотя они тоже приехали из России, но приняли нашу украинскую сторону. Они сейчас тоже много с кем спорят, с немцами, со своими же. И как-то мы продолжаем дружить. И они много нам чего привезли нам сюда, в Ютербог, а подарок. В том числе, посуду из сервиза ее мамы.
Я все думаю, а почему наши не раскаялись, как немцы, и почему этот сталинизм снова всплыл в 90-е годы? Мы не признали, что мы тоже агрессоры. Когда мы только переехали в Германию и жили в семье немцев четыре месяца, я с ними не обсуждала войну. Я думаю, Вторая мировая охватила всех и практически все здесь были как-то повязаны этой системой. И старшее поколение воевало здесь, а сейчас эти люди защищают мою семью.
Интервью: Наталья Конрадова
Unerwünschte Wege 2023