Как все это сочетается?

История семьи

В детстве я слышал, что моя бабушка была изнасилована советскими солдатами в Тюрингии в 1945 году. Мы никогда не узнаем, правда ли это: она говорила, что нет, но все передние зубы у нее были золотыми, их выбили солдаты, когда пытались ее изнасиловать. И она говорила, что дешево отделалась. Было и такое.

Моя мама бежала из Силезии со своей семьей в 1945 году, а дед остался защищать Бреслау. В то время Берлин уже пал, а они все еще воевали. До того он был с армией в Советском Союзе, Югославии и Греции. Другой дед был убит в Украине, под Харьковом. Весь этот исторический багаж был у меня с самого детства. И это были совсем не те истории, которые я слышал в школе.

Будучи ученым-ботаником, мой отец работал по научному обмену в Москве, бывал там несколько раз по полгода. Он прекрасно знал русский язык и занимался в Москве исследованиями. Он никогда не вступал в СЕПГ и держал дистанцию с официальной стороной ГДР. На адресованной ему открытке напечатана беспощадная пропаганда: «Слава Советской Армии, стоящей на защите мира!». На обратной стороне рукописный текст: «Дорогой доктор Конрад! Примите наши сердечные пожелания творческих успехов и благополучного развития нашего сотрудничества. Коллектив Лаборатории нуклеиновых кислот». Что это могли быть за коллеги, которые прислали эту открытку? Были еще и открытки с цветочными мотивами или с Бабой Ягой, или еще с чем-нибудь. Он говорит, что встречал людей из разных советских республик и все они были очень разными. Некоторые были озлобленными интриганами, но были и очень милые, кто интересовался людьми из-за границы. А некоторые были скрытыми диссидентами. Может быть, как раз такой человек и послал эту пропагандистскую открытку, в качестве прикрытия.

Переписка

В детстве у нас были друзья по переписке. Уже тогда нас учили в случае сомнений идти вместе со всеми. Я забыл, где именно находился мой друг по переписке, в какой советской республике. Мы оба старались и отправили, может быть, с десяток писем в течение нескольких месяцев. А потом это просто сошло на нет. Я думаю, мы оба поняли, что без реального общего жизненного горизонта и повседневного опыта мы мало что можем сказать друг другу. Я не помню, писал ли он по-немецки, а я по-русски, или мы оба писали по-русски. В любом случае, я никогда не знал русского достаточно хорошо и писать на нем было трудно. Это была одна из первых встреч с Советским Союзом.

Советские казармы

Еще будучи ребенком, я проходил мимо советских казарм, будь то в Тюрингии, в Ростоке, в районе Нойбранденбурга, и понимал, что это практически «третий мир». Люди всегда говорили, что у советской армии, вероятно, современное оружие и они хорошо оснащены технически, но всё, что я видел — это мусор, газеты в окнах и такое крыло строгого режима, что у него даже стены рухнули, потому что это здание давно никто не ремонтировал. И всегда было такое несоответствие, что я не понимал, как все это сочетается.

А потом я сам служил в армии полтора года, с осени 1981 до весны 1983 года. Дело было в Шверине и у нас была подшефная советская военная часть в Висмаре, которую мы посетили один раз и больше никогда о ней не слышали. Это было довольно интересно. Советские офицеры пригласили наших офицеров к себе в казармы. Наши офицеры уехали на джипе, а мы — десять — пятнадцать солдат — должны были ехать за ними в кузове грузовика, как будто они не одни, а привели с собой целую команду. Они хотели показать, что у них есть свита. Я даже не знаю, была ли перекличка, не думаю. Они сразу пошли пить со своими советскими коллегами, а про нас совершенно забыли, и было лучше всего. Можно было ходить по казарме и все видеть, и для меня это стало полным шоком. Я знал внутреннюю жизнь казармы NVA Армия ГДР: Национальная народная армия (Die Nationale Volksarmee) и ее стандарт. Это тоже не было роскошью — у нас была солдатская комната с тремя двухъярусными кроватями, по шесть человек, у каждого свой шкафчиками. У них же в одной комнате было в два раза больше людей. В этих помещениях по 40 или 50 квадратных метров сплошняком стояли кровати, причем, не двухъярусные и гораздо более узкие, чем наши. Между ними стояла крошечная тумбочка, шириной всего несколько сантиметров. Двум солдатам приходилось делить такую тумбочку и там должны были помещаться все их личные вещи. У них были подушки и простыни, но не было одеял — они использовали верхнюю одежду, чтобы накрыться. А в туалетах двери были распахивающимися, в стиле «коммуны один»Kommune 1 была основана в Западном Берлине в 1967 году молодыми людьми, бунтующими против поколения своих родителей и засилия бывших национал-социалистов во власти. Самый известный лозунг коммуны — «Личное есть политическое» («Das Private ist politisch»).. Там не было клубной комнаты или чего-то подобного, как в NVA, но была комната с телевизором, где можно было отстраниться с книгой. И была только одна комната для пропаганды, полностью забитая красными флагами, бюстом Ленина, золотыми буквами, «миром» и «советской властью», и это было единственным назиданием солдатам. Кухня просто взорвалась и выгорела, поэтому еду можно было получить из банки с гуляшом в гараже. Рядовые солдаты выглядели очень загнанными и уставшими. Разговоров не было, как-то они немного затихли, и это производило очень мрачное и грустное впечатление. Как будто ты и вправду вернулся из-за границы, когда уехал из этих казарм.

В начале 1990-х годов я систематически фотографировал такие казармы: Помимо того, что я фотограф, я еще и историк архитектуры. И моя дипломная работа была посвящена одному военному объекту нацистской эпохи недалеко от Ютербога и в целом тому, как работать с подобной архитектурой того времени. Я снова и снова видел эти совершенно абсурдные советские перестроенные здания: лестницы вели в никуда, а окна были постоянно замурованы, причем, прямо в середине здания. Потому что на верхнем этаже было другое подразделение и им нельзя было знать, что делает это подразделение. Вместо этого взламывали дверь, но самым технически беспомощным и жестоким способом. Это было мое главное впечатление от советской армии.

В общем, мои ожидания от СССР в 1980-е годы были невысокими. Советский Союз был для меня чужим из-за постоянной пропаганды. Нам говорили: «Советский Союз — это  наши друзья». А мы всегда отрывисто отвечали: «Нет, братья! Друзей вы можете себе выбирать сами». Это означало: «Оставьте нас в покое!».

На фоне штази

На меня у штази было толстое досье как на фотографа. Мы тогда снимали кино и организовывали всевозможные мероприятия, не считая себя такими важными, какими нас считали в штази. 

Я хотел запечатлеть свой родной город, для себя. В конце 1970-х годов он уничтожался. И конечно, фотографии выглядят очень мрачно. Эта мрачность не была намеренной, хотя мы и боролись против сноса домов. Мы писали Хонеккеру, но не получили никакого ответа. 

Позже у меня возникло много контактов в Западной Германии через протестантскую церковь. Люди оттуда посещали нас и я показывал им эти фотографии. Тогда я и оказался под прицелом штази. К счастью, я об этом не знал. А когда я смог прочитать свое досье, выяснилось, что среди моих знакомых были информаторы.

Из-за этой историей со штази я не получил место в университете. До сих пор не понимаю, зачем им это было нужно. Если они хотели меня воспитать, то умнее было бы сказать: «Ты недостаточно хорош, чтобы учиться, будь хорошим!». Или, может быть, они боялись, что такой человек, как я, вообще будет что-то изучать?

В 1987 году я подал заявление на выезд из страны, потому что не мог здесь прижиться. Я всегда был довольно критичен по отношению к государству, но, тем не менее, благонамеренным гражданином. Это был глупый поступок. Правда, мне все равно не удалось покинуть страну, потому что стена рухнула.

На этом фоне мне непросто было путешествовать. Для этого нужно было подавать заявление — просто с паспортом разрешалось ездить только в Польшу и Чехословакию. А в Венгрию, Румынию, Болгарию и Советский Союз нужно было оформлять визу. Позже я прочитал, что между социалистическими странами существовал безвизовый режим, но в самой ГДР для того, чтобы тебе вообще разрешили выехать из страны, существовало так называемое «разрешение на выезд», и его не всегда выдавали. Несколько раз мне отказывали во въезде в Болгарию и Венгрию.

Без транзитной по Советскому Союзу

Тем не менее, я побывал в большинстве мест, куда официально мог поехать гражданин ГДР, за исключением Вьетнама и Кубы, куда попасть не было реальной возможности.

А потом я услышал от друзей, что можно попасть в СССР. Они принадлежали к кругу людей, которые ездили туда как описано в книге «Инкогнито по дружественной стране» «Unerkannt durch Freundensland. Illegale Reisen durch das Sowjetreich» — книга историка Корнелии Клаус (2011), которая описывает распространенную в ГДР нелегальную практику путешествий в СССР с транзитной визой. Они пользовались транзитной визой, которая, как я позже узнал, датируется 1968 годом, когда Советский Союз и партнеры по Варшавскому договору сравняли с землей правительство Дубчека и вторглись в Чехословакию. И тогда руководство ГДР сказало Москве: «Это глупо. После того, как была построена стена, наши граждане и так уже озверели, а теперь они даже не могут поехать в Чехословакию, а значит, и в Венгрию, Румынию, Болгарию». И тогда те ответили: «Ну, хорошо, тогда мы сделаем специальное соглашение о транзитных визах через Белоруссию и Украину в Румынию, чтобы они могли поехать на Чёрное море». Правда, Советский Союз не хотел, чтобы к ним приезжало много туристов. Ну и когда Чехословакия была снова открыта для путешественников из ГДР, они забыли отменить эту визу.

Я услышал об этом, и когда пришел в отделение полиции в Грайфсвальде: «Что вам там нужно? Почему вы не едете через Чехословакию? Почему вы хотите ехать через Советский Союз?». Я не придумал ничего лучшего, кроме: «Это просто что-то другое». «Нет, мы не будем этого делать! Мы разрешим им ехать через Венгрию, сделаем новую заявку на Венгрию, Румынию. Но не Советский Союз».

Теперь я уже знаю от других людей, что они специально переезжали в Лейпциг, зная, что там местные власти будут немного более сговорчивыми. Но я этого тогда не знал.

Молодежный туризм в СССР

Девушка моего друга Томаса работала в районном отделе культуры. Позже мы узнали, что она была информатором Штази и посадила в тюрьму четырех человек. Однако в то время она, не желая того, открыла для меня Советский Союз. Ей не только разрешили выезжать на Запад, но и отправиться в молодежную туристическую поездку. Но она внезапно заболела, а места уже были забронированы, поэтому она зарегистрировала своего друга Томаса Фрика в качестве сопровождающего. Штази не была вовлечена в это дело. В агентстве молодежного туризма спросили: «Вы оба хотите отказаться от поездки?». Томас ответил: «Нет, я хочу поехать». Тогда они уточнили: «Есть ли у вас кто-то еще, кто мог бы поехать?». «Уверен, что мой друг Роберт поедет с удовольствием». Так мы с ним оказались в группе, которая, на самом деле, предназначалась для добропорядочных граждан — с отелем, самолетом и полным пансионом: Москва, Тбилиси, Ереван, Баку, на две недели.

В первый же день мы поняли, что все это никуда не годится, и обманули гида: «Мы не первый раз в Советском Союзе и в Москве, всё это уже знаем и не хотим участвовать в обычной программе. Поэтому мы уйдем после завтрака и вернемся, чтобы переночевать». Очень молодой гид согласился и мы совершали однодневные поездки; в Армении мы добрались автостопом до турецкой границы, хотели посмотреть на гору Арарат, что ничего не увидели, потому что был туман. Мы стояли там, на границе, и едва видели собственные руки.

Когда две недели подошли к концу, я, не планируя этого заранее, сказал: «Они впустили меня сюда по ошибке, но больше такого не повторится. Так что мне лучше воспользоваться ситуацией и уйти». У меня не было никакого плана, я просто уехал рано утром, но уже поздно вечером вернулся обратно, потому что меня поймала полиция. Я тогда их недооценил. Но нет худа без добра: я вернулся вместе со своей группой вовремя, несмотря на допрос и все остальное, и даже попал на обратный рейс. Абсурд. Конечно, перед возвращением мне пришлось написать две страницы А4 объяснений. Бедный наш гид, меня по сей день мучает совесть за то, что я его втянул в это. Но в тот момент я думал, что для меня важнее иметь возможность продолжать путешествовать.

Последствия путешествия

По идее, он должен был сообщить обо всем наверх, но никаких последствий не было. По крайней мере, в деле Штази об этом ничего нет. Я говорил своим друзьям, что жду неприятностей. И та самая информатор Штази, чье место в поездке я занял, тут же сообщила им: «Конрад ожидает неприятностей».

Потом я получил так называемый PM12 «паспорт и регистрация по формуляру №12», временное удостоверение личности гражданина ГДР. Я должен был сдать свой паспорт и получить вместо него карточку, которая означала, что мне больше не разрешается ездить в Польшу или Чехословакию. Например, ты хотел навестить друзей в Дрездене, но как только тебя останавливала полиция и ты показывал эту штуку, то сразу же отправлялся в полицейский участок: «Ты возвращаешься домой! Тебе запрещено сюда приезжать». Что теоретически было разрешено, но в течение целого года было именно так.

У меня был знакомый адвокат Шнур из Ростока. Я поехал в Росток и обратился к нему за советом. Он продиктовал письмо начальнику Штази Мильке: «Посыпаю голову пеплом, такого больше не повторится. Прошу через год вернуть мне нормальное удостоверение личности». И действительно, через год — не знаю, помогло ли письмо, — я получил его обратно.

Допрос и протокол

Когда я был в КГБ, я должен был подписать протокол. Он, конечно, был не на английском  языке, но и не на русском тоже, а был написан от руки на азербайджанском. Две страницы А4, исписанные иероглифами. «Подпиши, пожалуйста!» Я тогда подумал в духе Солженицына: «Сейчас я это подпишу и меня отправят в ГУЛАГ или изобьют». Но каким-то образом я все же понял, что они на этом остановятся. И тогда я интуитивно подумал: «Я подпишу и все будет нормально». Так и было.

Допрос проходил на русском языке. В какой-то момент я подумал: «У них так много теорий, какой я шпион, что я не смогу их опровергнуть на моем плохом русском». Я сказал: «Вы можете меня прямо сейчас запереть, я больше ничего не скажу. Мне нужен переводчик». Это заняло несколько часов, но они действительно где-то в соседней деревне нашли учительницу немецкого языка, которая помогла. Что бы я им ни говорил, они мне не верили. Они рылись в моих вещах, а там на дне сумки лежал старый автобусный билет из Грайфсвальда. В то время билеты компостировали и они подумали, что это высокотехнологичный перфо-код IBM, зашифрованное сообщение. Еще у меня была стопка советских открыток, которые я купил по дороге, у нищих на улице. Они меня спрашивали, где я взял открытки. «Да в магазине, в книжном» — «Не может быть, это же открытки 1950-х годов!». «А, да, я покупал их у людей на улице» — «Ты врешь!». У меня также была стопка телеграмм, точнее, бланков. Я взял их на почте, тоже в качестве сувенира, они были формата А5 с огромным советским гербом и я собирался писать на них письма. К сожалению, один из них был уже начат: один местный что-то написал, но сделал ошибку и отложил. Они и это собирались подшить к делу. Поэтому я сказал: «Ну нет, я хочу забрать это домой в качестве сувенира». А они: «На ней что-то написано; вы собирались отправить сообщения своему начальству в Америке. Не надо держать нас за дураков!».

Наконец, они решили спросить, считаю ли я автомобили Lada хорошими. Тут стало понятно, что разговор становится частным и все закончилось. Я всякий раз замечал, что люди, на самом деле, довольно милые, даже в КГБ. Но они могли быть и не были такими милыми, а запереть меня навеки.

Возвращение в туристическую группу

Вечером меня отправили обратно в Баку на обычном автобусе, я ехал около 200-300 километров в сопровождении милиционера, которого прислали специально для этого. Он был с автоматом Калашникова, в слишком большом пальто, на котором лопнули практически все швы. Он постоянно грыз семечки и удивлялся, что засыпал ими весь автобус. Он был весьма озабочен тем, что должен везти трудного иностранца до самой столицы, Баку. Несмотря на свой плохой русский, я думал завести светский разговор, чтобы улучшить настроение и немного поболтать. Я спросил его, чего он хочет в жизни, что для него было бы действительно здорово. Он сказал, как в плохом фильме: «Один раз в жизни съездить в Москву». Этот полицейский хотел хоть раз в жизни побывать в Москве! В Баку я заказал такси, но в какой-то момент потерял своего охранника. Я увидел его на другом конце автовокзала. Он больше не держал меня в поле зрения, был совершенно ошеломлен и абсолютно счастлив, когда я подвез его.

Гостеприимство

Во время путешествия автостопом у меня постоянно появлялись новые товарищи, которые передавал именя дальше. В ГДР я такого не видел. Особенно в южных советских республиках я каждый раз с трудом выходил из машины. Я думал про себя: «Сейчас погулять бы часок по степи и сделать несколько фотографий», но ничего не получалось, потому что тут же останавливалась следующая машина: «Куда ты едешь? Я еду только до такого-то места, но я найду другую машину, чтобы она тебя отвезла, куда нужно. Ты также можешь остаться у нас, моя жена будет счастлива, и бабушка тоже». Очень трогательно! Я был для них кем-то вроде инопланетянина, неважно, откуда я приехал — из ГДР, ФРГ или из США. СССР был очень жестким и контролирующим государством, но люди были очень милыми и приятными и постоянно нас приглашали к себе. Это не удивило меня, но подтолкнуло к побегу из туристической группы, потому что было ясно, что эта страна с ее людьми не поймает тебя до тех пор, пока этого не сделает полиция, что, к сожалению, произошло слишком рано.

Секретность

В какой-то момент встал вопрос секретности. Я купил в книжном магазине карту окрестностей Баку и тут же увидел на горизонте очень большие жилые комплексы и большое, похожее на город, городское образование, которого не было на моей карте. Я добрался автостопом до следующего крупного города, где меня подобрала полиция. Но этот город выглядел большим только на карте, а на самом деле, был очень маленьким. Возможно, он был важным административным центром, но выглядел совсем иначе. И когда меня привезли обратно, менеджер гостиницы в Баку сказал, что мне повезло выбраться оттуда, потому что там было много военных частей.

Этническая напряженность

Мы никогда не видели этнических разногласий, поэтому я был шокирован, когда люди говорили: «Это русский, вот свинья!»». В баре в Тбилиси сидели несколько толстых, трусливых полицейских со своими еще более толстыми женами. Они уже были навеселе. И тут одна из жен достала из кобуры пистолет и направила его на официанта. Я спросил: «Зачем вы это делаете? В чем виноват официант?». А она: «Это русский, он гад, мы должны немедленно его пристрелить!». Будучи гражданином ГДР, я был поражён тем, что это исходило от государственного служащего, от офицера полиции! Точно так же происходило в Азербайджане по отношению к армянам.

Культ Сталина

И еще я был поражен, когда увидел фотографии Сталина. В Баку мы видели нищего музыканта с каким-то струнным инструментом с очень длинным грифом. На этом инструменте у него было четыре наклейки: Маркс, Энгельс, Ленин и еще одна. Три были из набора, а четвертая, большая — со Сталиным. Это было совершенным безумием для меня в 1985 году. И когда я путешествовал автостопом, у одного из водителей была фотография Сталина на грузовике спереди. Я осторожно спросил, почему, и он просто ответил: «Он был хорошим человеком!». Больше я не спрашивал.

Нищета

Мои ожидания были нарушены еще раз, когда, путешествуя автостопом по Азербайджану, я увидел из машины земляные хижины, в которых жили люди. Это были просто дыры в земле с импровизированными крышами над ними, без окон и с печными трубами снаружи. Был март и было все еще холодно, но на улице сушилось белье. Это не были военные учения или какая-нибудь экспедиция  — там явно жили семьи. А в Баку, в старом городе не было дренажа, и сточные воды бежали в канаву, как в средние века, ну и воняло соответственно. Чтобы пройти, приходилось зажимать нос.

Когда я путешествовал автостопом по Азербайджану, я видел десятки, а может быть, сотни километров одноколейки, параллельной проселочной дороге, а вокруг — степь до самого горизонта. И вдруг на этой железнодорожной линии появлялся длинный товарный состав, сошедший с рельсов, сгоревший и с тех пор заросший мхом и зеленью. И было ясно, что по этой железной дороге никто не ездит. Зздесь стоит этот сошедший с рельсов поезд и до него никому нет дела.

В Армении, в Ереване, мы были в трущобах за пределами блочных жилых комплексов, которые выглядели гораздо более деревенскими, чем у нас в Марцане и Хеллерсдорфе.  Везде грязь и все довольно разрушенное, и настоящие трущобы — хижины из гофрированного железа и деревянные домики. Нас туда однажды пригласили и люди были очень гостеприимными и угощали нас.

Контакты с Западом

В Армении нас приглашали в дома молодые люди, у которых были западные пластинки. Там, в далеком Советском Союзе, мы насмотрелись на хорошо подобранные джазовые и рок-пластинки. У них были друзья в Америке и один из наших хозяев тоже подал заявление на выезд из страны. До того мы всегда были людьми с Запада, а тут вдруг поняли, что у некоторых из них тоже очень хорошие связи. Интересно, чем этот человек занимается сегодня.

Заключение

На самом деле, я никогда не ожидал от СССР многого, поэтому у меня не было того надрыва, который, возможно, был нормальным для многих граждан ГДР.  благодаря пропаганде в ГДР у людей часто был совершенно другой образ Советского Союза, который потом разочаровывал. У меня такого образа не было, но то, что я увидел, было гораздо более жалким и катастрофичным, чем я ожидал.

Интервью: Ута Герлант

Unerwünschte Wege 2023